Выступление Алексея Кудрина на сессии "Россия 2035"

Модератор сессии – руководитель службы экономических программ телеканала «Россия 24» Алексей Бобровский. Открывая мероприятие, он попросил главу совета ЦСР описать развилки экономического развития страны на период до 2025 года.

Модератор: Мы выделили несколько тем, которые представляются нам важными для понимания того, как будет развиваться экономика страны в ближайшие лет 10. Стоит обратить внимание на ряд блоков. Это глобализация, развитие мира и наше места в нем. Это все, что связано с технологиями и нашим местом в экономических цепочках. Еще одна важная тема - образование, а также человеческий капитал, в целом. Далее - политическая культура и государственное управление.
Начнем с главного – как меняется мир вокруг нас? На что нам следует обратить внимание, Алексей Леонидович?

Кудрин: Начну с того, от чего уже сегодня зависит будущее России через 10-15 лет. Считается, что у России образ будущего размыт, неопределен. Да, мы хотим иметь стабильный рост. Хотим, чтобы наши доходы росли. Ситуация была неплохой в «нулевые» годы, в том числе, за счет растущих нефтегазовых доходов. Но не только. Россия наращивала свои возможности и в области производительности – это то, о чем я сегодня буду говорить, рассуждая о будущем.

В те годы мы имели больше валюты, у нас укреплялся рубль. Многие компании стали приобретать новые технологии, модернизироваться. В нашем экономическом росте, который составлял 7-8% в год, больше половины - от 2 до 4% - удавалось достичь за счет роста производительности. За счет того, что мы становились эффективнее, использовали лучшие мировые практики, оборудование, технологии, новые бизнес-модели. Государство более активно вкладывалось в инфраструктуру. Потому темпы роста были на уровне 7-8%, и от цен на нефть они зависели менее чем на половину.

Однако в последние 10 лет средний темп роста экономики составлял 1%. Были провалы, был небольшой рост, но в среднем – 1% в год. В итоге, мы начали все больше отставать. Российская экономика оказалась в состоянии стагнации. Отчасти на это повлиял мировой кризис. Но последние 6-7 лет мы находимся уже вне мирового кризиса, а низкие темпы роста сохраняются.

Что позволит нам выйти из этого положения? В первую очередь, те меры, которые частично предлагает мир – технологическая революция, разделение труда, международная интеграция. Наше участие в мировой технологической повестке неизбежно. Без нее мы не сможем поднять темпы роста до 3-4% в год. Именно так в современном мире звучит тема «глобализации». Brexit, действия Трампа, протекционистские настроения в других странах – это скорее популизм. Мировая торговля после резкого падения в 2009 г. на 30% (а в первые месяцы кризиса – на 50%), вскоре восстановилась и год за годом увеличивает свои объемы, как увеличивается и мировой ВВП. А Россия существенно сбавила объем торговых и хозяйственных связей.

Если ранее несырьевой экспорт России достигал 140 млрд долларов, то сегодня он составляет 109 млрд. Объем в 140 млрд – неплохой результат. Когда мы говорим о необходимости удвоить наш экспорт для увеличения экономического роста, то имеем в виду, что мы уже были на хорошем уровне – 140 млрд долларов, и у нас есть потенциал.

Но чтобы двигаться дальше, мы должны учитывать требования мирового рынка, требования новой промышленной революции. Следовательно, необходимо выстроить наши внешние коммуникации на совершенно новом уровне. Пока мы не создадим товары, которые будут также массово на коммерческой основе применяться во всем мире, пока Россия не станет производителем нескольких нужных всему миру товаров - потребительских или промышленных - мы не сможем убрать барьеры для роста экономики. Потребуется сопровождение нашей продукции, ее обслуживание. Это значит, потребуется новая внешняя политика. Мы должны научиться договариваться в современном мире, решать проблемы в переговорном формате.

Россия не выходила из многих соглашений – в том числе и торговых. Но в чем мы проигрываем по сравнению с любой страной Восточной, Центральной Европы или азиатскими странами? Мы имеем принципиально меньше преференциальных режимов, то есть тех зон, где мы торгуем с меньшими тарифами и с большим проникновением на рынок. В мире сегодня заключается все больше и больше преференциальных торговых соглашений. У нас, если не брать во внимание страны СНГ, таких зон – не более 1% от всего общего объема. В этой связи мы ставим задачу в течение ближайших 6 лет поднять планку до 20% от общего количества торговых зон. Для сравнения, развитые страны – США и Европа, имеют до 40% зон преференциальной торговли. Становятся неизбежными выстраивание новых отношений с Западом, с Востоком, создание новых торговых зон, зон свободной торговли, свободных таможенных отношений, которые облегчили бы нам работу.

Сегодня в России на экспорт работает одно из 150 предприятий, а необходимо, чтобы выходило одно из 70. Иными словами, число экспортеров надо увеличить в два раза. А для того, чтобы закрепиться на мировом рынке, нужно еще большее участие наших компаний в международной торговле. Мы должны снизить барьеры для этого процесса.

Сегодня выход отечественного среднего или малого предприятия на внешний рынок – это как выход в космос. Люди боятся незнания иностранных языков и юрисдикции, налоговых режимов и логистических проблем, боятся ошибок. Средние и малые компании не должны ни о чем беспокоиться, как, например, в системе Alibaba, где предприятия не обязаны знать все о стране, куда они выходят. Они должны просто представить товар, а платформа обеспечит все решения по выходу на международные рынки.

В мире увеличивается число экономических связей, создаются новые отрасли, которые в течение нескольких лет вырастают в разы, увеличиваясь до сотен миллиардов долларов. Мы пока очень робко вступаем на этот рынок. Но без расширения своей доли в мировой торговле, без участия в мировых технологических цепочках мы не достигнем необходимых темпов экономического роста, что требует вполне определенной настройки внешнеэкономической политики. Таков один из выводов стратегии, подготовленной ЦСР.

Модератор: Только ли от нас зависит встраивание в глобальную экономическую и политическую систему?

Кудрин: Конечно, не только от нас. Всегда есть две стороны. Но если мы осознаем необходимые потребности, то для получения преимуществ на внешних рынках мы должны себя в чем-то ограничивать. Это обоюдный, взаимный процесс. Будучи вице-премьером, я подготовил десятки международных соглашений, в том числе, с Евросоюзом. Нам приходилось проводить тяжелейшие переговоры с десятками стран по чувствительным для нашей экономики группам товаров. Четыре года возглавлял комиссию по вступлению страны в ВТО. Это был большой масштаб работы, и нам удалось присоединиться к ВТО на приемлемых условиях. Хотя на сегодняшний день ВТО не является главным клубом мировой торговли, создаются новые форматы.

Модератор: Я только что вел сессию по несырьевому экспорту, и очень многие участники, находящиеся за столом, говорили о том, что мир идет к протекционизму. Причем, широкими шагами. На Западе даже быстрее, чем на Востоке. Как с этим быть? Это даже не вопрос того, хотят или не хотят нас видеть, а просто принцип: больших и сильных не хотят пускать.

Кудрин: Есть экономический закон, и он хорошо известен. Увеличение мировых связей ведет к росту производительности экономики. Так, в России 60% экспортеров, которые успешно работают на внешних рынках, в свою очередь активно используют западные комплектующие и западные технологические решения. Применение современных технологических решений позволяет отечественным экспортерам создавать товары более высокого качества.

Германия, США или Япония - них доли импорта и экспорта в ВВП примерно равны.

Приведу другой пример. Россия представлена примерно в 3% от всего объема научных достижений, в остальных 97% нас нет. Мы не создаем новых биотехнологических решений в том объеме, в котором их создают другие страны мира. Мы не создаем инноваций даже в компьютерной сфере. У нас лучшие в мире программисты, а в компьютерных технологиях мы отстаем.

Даже ведущие технологические державы, такие как США и Китай, на хорошем уровне участвуют меньше чем в половине научных фронтов, где достигнуты существенные результаты. Следовательно, они тоже будут потребителями тех решений, которые создаются в других странах мире. Мир усложняется, становится фабрикой инноваций в разных географических зонах от Индии и Китая до Германии и других европейских стран. Обмен достижениями будет расти. Поэтому увеличение мировой торговли и ваша открытость к ней увеличивает вашу производительность.

То, что вы говорите про протекционизм, это зачастую признак популизма, который сегодня распространен в мире. Есть потребность взять паузу и переварить достижения мировой глобализации. Чтобы посмотреть – не создаются ли новые риски, например, в свободном передвижении товаров в чувствительных для каждой страны отраслях, которые она пытается защитить. Но есть опасность. Когда вы чрезмерно пытаетесь расширить эту зону, вы теряете в производительности. Мировая торговля расширяется год от года, создаются платформенные решения, которые приведут к революции в товарообмене. И если мы замкнемся, то превратимся в невнятное пятно в мировой географии товарных потоков.

Повторю, протекционизм является попыткой осмотреться и переоценить свои позиции в международной торговле. Но, в целом, страны будут наращивать свои торговые отношения и включаться в расширяющиеся преференциальные зоны, будь то Трансатлантическое или Азиатско-тихоокеанское соглашения.

Мы также будем участвовать в расширении таких зон. Россия создала ЕврАзЭС. Сейчас рассматривает возможность создания торговых зон с другими странами. Даже с теми, с которыми РФ не граничит. Уверен, через 6-7лет Россия создаст целый ряд новых партнерств, переговоры по этому поводу уже ведутся.

Модератор: Тогда перейдем к технологиям, Вы уже отчасти сказали о нашем месте в мире. В каких областях мы сильны? Нужно ли на них делать ставку, потому что, как говорится, на отличниках весь класс выезжает?

Кудрин: Сейчас мы показываем результаты выше среднего в научных достижениях только по трем фронтам: физика, математика и науки, связанные с космосом. Это немного. На среднем мировом уровне мы представлены примерно в семи направлениях, что тоже очень мало. Если мы хотим участвовать в этой мировой гонке, нужно создавать новые продукты. Вообще, участие в промышленной революции будет важным критерием успеха многих стран. Чем больше вы создаете новых продуктов, тем больше вы захватываете часть мирового рынка, тем выше показатель добавочной стоимости. Вы становитесь производителем этой добавочной стоимости, а другие свою долю теряют. Новые технологии заполняют мир, а от старых он отказывается. Например, Финляндия – высокотехнологичная страна, она очень быстро потеряла глобальную компанию Nokia, которая еще недавно была в топе. Такова скорость изменений. За последние 10 лет первая десятка мировых компаний по капитализации сменилась на 80%. В ней из прежних остался один банк и одна нефтяная компания. Остальные места заняли высокотехнологичные компании, в том числе и азиатские, а также одна фармацевтическая корпорация.

Большинство этих компаний – частные, то есть самые динамичные компании – это частные. Среди крупнейших 50 компаний мира государственных только 22, причем большинство из них китайские.

Модератор: Логично. Но это хорошо или плохо?

Кудрин: Китай нашел свою модель выхода на мировой рынок. Но сегодня все равно мир идет по пути развития частных компаний – более динамичных, более активных, более восприимчивых к инновациям. Наши государственные компании пока остаются маловосприимчивыми. И если взять мировой топ-500, то там наших компаний только пять, в основном, государственных.

Модератор: Это очень интересный момент. Вы начали говорить о Китае и государственных компаниях, но Alibaba – это частная или государственная компания?

Кудрин: Это частная компания, которая развивается при серьезной поддержке государства.

Модератор: А в мире есть еще примеры национальных чемпионов, когда частным компаниям, с одной стороны, помогает государство, а с другой – они являются лидерами своей отрасли?

Кудрин: Думаю, этот опыт надо использовать. Когда мы говорим, что Россия за ближайшие 6-7-10 лет хочет продвинуться в мировом технологическом развитии, мы должны создавать объединения частных компаний. Наряду с масштабированием стартапов, как в программе «Национальная технологическая инициатива», где выращиваются десятки и сотни компаний, нам нужно создать несколько крупных научно-технологических консорциумов, где 2-3 частных компании и, возможно, какая-то государственная, объединяются, чтобы перейти на новый технологический уровень.

Зачастую масштаб инвестиций, который необходим для перехода на новый технологический уровень, огромен. Одна компания не может осилить такой объем. Особенно в нашей финансовой системе, которая пока очень сложна с точки зрения ставок, длинных кредитов, горизонтов планирования. Чтобы снизить риски, объединить усилия и пройти путь от разработки новых технологий до их предложения на международном рынке, нужно создавать партнерства-консорциумы, которые бы поддерживались государством. Господдержка может выражаться в субсидиях, гарантиях, определенных условиях в виде неповышения налогов, неувеличения разного рода неналоговых платежей. Сегодня мы как государство должны оказать серьезную помощь частным компаниям, готовым прорываться к новым рубежам. Я считаю это возможным.

Что еще нужно? Пока наши ключевые университеты, как правило, расположены в крупных городах-миллионниках. Их порядка 15-ти, а с крупными агломерациями – 20. А нам нужно порядка 150 университетов, работающих на базе современных методов, сотрудничающих с крупными мировыми центрами по разработке инновационных решений. Таких как Санкт-Петербургский политехнический университет – здесь действует успешная система работы с инновациями, обучения студентов, создан центр, исполняющий заказы крупнейших мировых компаний по отдельным технологическим решениям. Таких вузов в стране еще с десяток, а нужны сотни. Государство должно поставить цель: увеличить в 10 раз количество подобных учебных заведений, создать условия, пригласить специалистов.

Модератор: Вы говорите – примерно «в десять раз», или это та цифра, которая более-менее просчитана?

Кудрин: Мы считаем, что таких вузов должно быть 150. Речь идет о серьезных центрах инноваций, где есть хорошие лаборатории и опыт внедрения разработок, то есть опыт работы с промышленностью. Пусть это будут не только российские компании, но и западные. Так, Санкт-Петербургский университет работает на внутренний и на внешний рынок. Нужны центры компетенций, вокруг которых будет создаваться малый и средний бизнес.

Я изучал опыт Массачусетского технологического института (MIT), как он смог добиться таких успехов в образовании. Правда, больше смотрел с финансовой стороны - как они распределяют риски, чтобы вкладываться в самые смелые решения. Но это целая индустрия. Начиная от фундаментальных научных исследований, которые финансирует в основном государство, и целого спектра прикладных исследований, где присутствует и государство и частный сектор, который вкладывает миллиарды долларов, не ожидая сиюминутной отдачи. Дальше идет венчурная история, где действуют больше коммерческие механизмы. Но самое интересное, что сам MIT – это крупный научно-технический кластер, где за стенами университета, в кварталах, к нему прилегающих, созданы тысячи малых компаний, которые решают какие-то технологические задачи. Институт стимулирует студентов участвовать в работе этих компаний. Если какие-то идеи проваливаются, создаются другие компании. Для этого и существует венчурное финансирование.

У нас венчурные фонды настолько малы, настолько маленькие источники финансирования, что в последнее время из нескольких видов такого рода источников работают единицы. Пенсионные фонды, в отличие от всего мира, у нас минимально участвуют в финансировании рисковых активов.

Модератор: А должны?

Кудрин: В определенной мере это должно быть. Это должен быть сбалансированный процесс. С одной стороны, государство должно следить, чтобы это были прозрачные фонды, и если они разложили правильно риски, то имеют право входить в такие активы и постепенно увеличивать венчурное финансирование.

Модератор: В какой пропорции государство и бизнес должны участвовать в такого рода финансировании?

Кудрин: В финансировании какой части?

Модератор: В образовании и технологиях.

Кудрин: В университетах пока мы вынуждены опираться на государство, потому что у нас нет таких эндаументов, как в западных странах. В самом MIT государство вкладывает значительную часть из 2-миллиардного научного бюджета.

Модератор: Но это их опыт, а у нас пропорциональное соотношение какое?

Кудрин: Государство должно выделять больше средств. Приведу пример, который использовал уже много раз. Россия как государство немало вкладывает в НИОКР, около 1% ВВП. Это больше, чем вкладывает Япония, Швейцария, Великобритания и Канада в процентном соотношении к ВВП. Но, почему Япония такая успешная? Потому что бизнес вкладывает больше, чем государство в три-четыре раза. А в России бизнес вкладывает в три раза меньше, чем государство. У нас примерный уровень финансирования в НИОКР в целом составляет 1,2-1,3% ВВП, а в странах, о которых я сказал - они относятся к высокотехнологичным экономикам - от 3 до 4% ВВП. Такова разница. Мы спрашиваем где структурные решения? Вот вам пример. И это решение не сводится к тому, чтобы просто дать больше денег, должен заработать целый институт, целый механизм, который отбирает исследования и дает на выходе результат.

Наши компании, в основном, государственные, не чувствуют, что от этого зависит их работа через 5-10 лет. Они не связывают участие в технологической революции со своим будущим, они считают, что их судьба зависит от чего-то другого. За последние полгода я встречался с руководством нескольких десятков российских высокотехнологичных компаний, которые работают на мировом рынке. Зачастую на вопрос почему другие на нем не представлены, ответ был следующий: они живут сегодняшним днем. Сегодня есть неплохая прибыль и они живут низким горизонтом планирования в два-три года. В современном технологическом мире нужно планировать вперед на 10 и более лет.

Горизонт планирования у большинства наших компаний не соответствует необходимому уровню. Они об этом не задумываются, не нанимают людей, которые об этом бы думали и заботились. Приведу пример. Россия имеет 8-9 % компаний, ежегодно внедряющих технологические инновации. А для мировой конкурентоспособности нужно иметь от 40 до 50 % таких компаний. При этом в 2008 году в концепции долгосрочного развития России были меры, направленные на устранение этого дисбаланса, в ней стояла задача поднять этот процент до 40. Были спланированы ряд шагов, но начался кризис и эти задачи ушли на второй план. Мы сегодня находимся ровно на том же уровне, на котором были 10 лет назад. Таким образом, если мы не создаем эти технологические инновации в промышленности, то мы отстаем от мира. Поэтому вопрос для будущего правительства: если вы не создадите модель - пусть постепенно, за 6 лет, будет накоплен этот потенциал - и 40 процентов компаний не будет внедрять технологические инновации, вы не достигните планируемого экономического роста. Если НИОКРы не поднимаются до 2,5-3 %, причем в основном за счет частных инвестиций, вы не получите планируемых показателей производительности

Увеличению производительности способствует цифровизация производств и системной логистики. Машина будет решать за вас логистические вопросы вместо часов и дней в минуты и часы. Например, в России должно быть 5-6 транспортных хабов. А на сегодняшний день у нас приходит груз в порт, и чуть ли не заново приходится договариваться о дальнейшей транспортировке, стоять и ждать. Должен быть зеленый коридор, все вопросы необходимо регулировать заранее: транспортировка товара через транспортный хаб должна проходить автоматически. Более того, хаб должен ускорять, менять вид перегрузок. Это в мире уже заработало. У нас не работает. Это, как пример не в области технологий, а в области инноваций организации и управления, применение которых принципиально решает рост производительности.

Модератор: В какой пропорции государство и бизнес должны учувствовать в финансировании образования и технологий?

Кудрин: В университетах пока мы вынуждены опираться на государство, потому что у нас нет таких эндаументов, как в западных странах. В самом MIT государство вкладывает в науку примерно от 8 до 10 млрд долл – это годовой бюджет в части образования и науки. 2 млрд – научный бюджет. Из него значительную часть вкладывает государство.

Модератор: Вы говорите о доле компаний в этих инновационных вложениях. Тем не менее, у России эти традиции довольно-таки богатые в смысле государственного участия в решении этих вопросов. Наверное, перестраивать велосипед на ходу нет смысла. Я так понимаю, что и ваша стратегия учитывает увеличение расходов на образование и науку – вопрос в цифрах, и в любимой вами ВПК. Американский опыт показывает, что это сектор, которой, в том числе, является проводником технологий. Большинство новейших технологий, внедряемых в производство - там были видны пентагоновские концы. Это я к тому, что у нас ВПК всегда был силен с точки зрения науки.

Кудрин: В СССР и космическая технология была создана на военных заказах – прежде всего военные цели исполнялись. Баллистические ракеты, атомная бомба решали вопросы советской безопасности. Но мир сегодня немного изменился, инноваций становится так много в разных областях, что порядок их внедрения перевернулся. Зачастую они создаются в гражданском секторе, а внедряются уже в военном. Я допускаю, что есть вещи, которые могут быть созданы только в военном секторе, где вопрос не в коммерциализации, а в получение боевого эффекта, независимого от денег. Такие зоны есть, но их становится все меньше. Раньше, когда международные экономические связи были слабее, коммерцианализовать эти вопросы было сложнее. Но и США, и Россия после 90-х поставили себе задачу конверсии. Мы не очень успешно ее провели, в отличие от многих западных стран.

Основываясь на мнение многих экспертов, хочу сказать, что сегодня достижения в сфере программирования, цифровизации, бигдейта создадут новые возможности отслеживания целей и решения задач.
Возвращаясь к нашей цепочки создания инноваций, важно отметить, что российские университеты существенно уступают в создании технологий: они у нас ориентированы в первую очередь на получение обычного образования,сдачи экзаменов, бакалавриата. Я в Петербургском университете нахожусь в должности декана и изучаю лучшие международные практики, которые помогают мне выводить студентов и их способность работать в современном мире на высочайший уровень. В современном мире очень эффективна методика соединения гуманитарного профиля с естественными и точными науками внутри одного факультета или университета, где высшее образования включает предметы, которые существенно выходят за границы отдельных специализаций. Как правило, в таких моделях образование приветствуется, когда ты имеешь одну базовую специальность в одной сфере, а вспомогательную в другой. Лучше чередовать гуманитарные и технологические дисциплины. Мой факультет свободных искусств и наук нацелен на выполнение этой задачи. Факультет богат профильным разнообразием: от критики кино до математического программирования и моделирования сложных процессов в природе и обществе. На моем факультете функционирует одна из лучших лабораторий в стране, возглавляемая Татьяной Черниговской. Так вот, в течение последних двух-трех лет наши студенты разошлись в лучшие университеты мира по специальности биотех, некоторые поступили в Москву в Сколтех. Поступили потому что сегодняшние решения находятся на междисциплинарной основе. Одно из самых известных высказывания Стива Джобса посвящено необходимости гуманитарной базы даже в технической области. Создание подобных машино-человеческих моделей становится важнейшим условием для продвижения наших новых технологий. И он говорил, что где-то около 30% специалистов у него работают в инженерно-математических областях, а большая часть — это выпускники liberal arts, люди, которые умеют шире думать, готовы к нестандартным решениям, генерирует эти решения.

Поэтому в сегодняшнем образования мы работаем по этим моделям. Важно воспитывать критическое мышление, умение работать по проектам, вести самостоятельную работу. Каждый час в университете – интенсивная работа с преподавателем, с профессором, в маленьких группах по 12 человек. У меня нет потоков - все предметы по выбору с первого курса. Есть небольшая группа обязательных предметов, преимущественно математических. Все остальные по выбору, чтобы в каждом направлении студент выбрал какой-то интересный для себя курс. К каждому занятию с преподавателем нужно готовиться как минимум два часа. Это изучение примерно 60 страниц специальных текстов. Это очень напряженная работа, но она базируется на высокой мотивации студента. Оказывается, когда даёшь больший выбор студенту, он выбирает профиль близкий к своим интересам, и это существенно повышает мотивацию. Студент выходит через 3-4 года, его включенность в профессию, намного выше, чем у специалиста профильного факультета. Поэтому выход моих студентов очень высокий, их с удовольствием берут на профильные факультеты, на гуманитарные и естественнонаучные специальности. В силу того, что мы можем получать американский диплом, в рамках обмена студентами, любую студент любого американского ВУЗа, обучаясь семестр или два на любом курсе на моем факультете в Петербургском университете, может засчитать этот семестр в любом университете США, включая Гарвард, Стэнфорд, Чикагский, Колумбийский. В среднем 25-30 американских студентов учатся каждый семестр у нас на факультете. Мы можем с уверенностью сказать, что мы умеем создавать такие модели, если мы используем современные подходы. Студент с первого курса должен участвовать в дебатах, быть активным, защищать свою позицию, потому что сегодня в мире отстаивать свою позицию является важнейшим навыком. Вот эти умения в современном мире становятся более востребованными и важными, чем специальные знания в отдельной дисциплине. В среднем, человек 8 раз меняет свою профессию за жизнь, причем не только на ту, по которой он учился в университете, а как правило на смежные специальности. Рынок нас поменял: у нас филологи работают в технологических компаниях. Но сдвига на получение этих универсальных навыков в образовании в России пока еще не произошло.
Все, что я сказал, заработает только если государство правильно себе определит фокус, распределит свои силы, и шаг за шагом сумеет воплотит это в жизнь. Все наши стратегии: та, которую мы с Грефом писали в 1999-м - начале 2000-го - Стратегия 2010, план Путина - 2020, затем стратегия, которую пытались обновить в 2011 - она так и не была утверждена, президентские майские указы – все они выполняются не более чем на 50 %. Вот наш коэффициент государственной эффективности.

У нас теперь стало модно писать стратегии. В феврале прошлого года, когда президент дал поручение ЦСР готовить стратегию, был создан проект по стратегическому развитию и приоритетным проектам. Он утвердил уже несколько проектов до 2025, некоторые даже на более дальний срок. В послании президента правительству дано было поручение представить план действий до 2025 года. И еще несколько: промышленная палата написала свою стратегию, финансовый университет написал. Я даже думаю, что в ближайшее время появится еще пара новых стратегий.

Думаю, эксперты могут договориться о лучших практиках и правильных шагах действий. Но все упрется в исполнение. Наша нынешняя система госуправления - это примерно народное ополчение. То, которое идет на современные технологии с большим желании, но само не вооружено технологиями и знаниями. В этой связи мы должны переосмыслить роль и задачи нашего госуправления.
С 2003 года по нынешний у нас удвоилось количество госфункций, особенно в последние семь лет, когда экономика стагнировала. То есть для решение проблем мы создаем новую административную функцию, полномочия и пытаемся это так решить. У нас масштаб госфункций примерно в два раза больше, чем в странах ОСЭР. Необходимо уменьшить их количество, сконцентрироваться на тех, которые сегодня больше отвечают задачам современного управления. Уменьшить в некоторых областях существенно вмешательство. Сегодня приводили примеры: у нас в год проходит два миллиона проверок разных организаций, бюджетных учреждений, частных компаний. Риски проверки бюджетных учреждений в несколько раз превышают риски проверки частных компаний. Но частные компании очень болезненно реагируют, потому что проверки, в основном, концентрируются на успешных компаниях, где что-то «шевелится» и что-то получается. В них проводится несколько проверок федеральными органами в течении года. Это абсолютно неприемлемо. Исследовании ВШЭ показали, что если у тебя в этом году проводится крупная углубленная госпроверка, то показатели твоей эффективности и производительности в этом году в среднем уменьшаются. То есть у нас сегодня проверки стали сдерживающим фактором.

Мы должны изменить механизм проверок, мы должны переходить на механизм больших данных, анализ и мониторинг работы компаний, не входя туда. И это возможно, эти технологии созданы. Нам нужно взять себе за правило: переводить ряд контрольных функций в этот режим, а не выносить там сервера и тонны бумаг, перезапрашивать информацию. Это взаимный процесс, какие-то механизмы с точки зрения прозрачности нужно будет перенастроить и компаниям. Но они будут знать, что они прозрачны, и к ним не заходят и не спрашивают.

Следующий шаг: не пытаться сразу наказать, а предотвратить. Ведь все эти программы мониторинга нацелены на предупреждение: коллеги, вот тут у вас есть сложности, вам необходимо исправить это и это. Компания или «поправляется» или переходит в плоскость спора или выяснения. Но масштаб выяснения отношений по инстанциям существенно сократится. Мы считаем, что перезагрузить так систему госуправления и контрольно-надзорной функции можно в течении нескольких лет. И для решение многих вопросов, для которых нужны справки, разрешения и лицензии тоже использовать современные подходы. Если ты соответствуешь данными, ты их вводишь, каким-то образом их подтверждаешь и решаешь свой вопрос быстро. Сегодня внесение упрощений в законодательство проходит месяца и годы, прежде чем выпускается поправка. Нам нужны форматы быстрых решений. Если мы считаем, что это соответствует новой стратегии, такие решения должны приниматься быстрее. Таким образом, мы можем за 6-7 лет существенно продвинуться, но это требует насколько технических решений: цифровизация госуправления и создание платформенных решений. У себя в ЦСР мы это называем «государство как платформа». Ну и чтобы государство работало, чтобы этими компетенциями могли обладать чиновники, нужна специальная система кадровой службы, которая по успехам и объективным данным конкретных людей позволяла бы набирать специалистов на госслужбу. Сохранялся бы мониторинг по выполнению всех ключевых стратегических решений чиновника, и, соответственно, отсев или дообучение. Многие люди, приходящие из бизнеса, не могут сразу обладать всеми необходимыми компетенциями для этого сектора, требуется дообучение. Госсужащих необходимо все время поддерживать в тонусе для их эффективности и результативности.

Сегодня существуют две противоположные модели работы бюрократического аппарата. Британская, где ты карьерный чиновник, идешь шаг за шагом в достижении своих карьерных целей. И есть американская, где бизнесу сразу открыт ход, не нужен какой-то ценз работы на госслужбе, чтобы получить там высокую должность. Чтобы поднять эффективность госсистемы, нам нужно сделать ее открытой, набрать из бизнеса эффективных людей, чуть-чуть их подучить. А у нас сегодня превалирует противоположный вариант. Система в госслужбе - это ключевое звено, без чего все другое не работает.

Вопрос из зала, Савва Шипов, замминистра экономического развития: Сейчас активно обсуждается программа цифровой экономики. Минэкономразвития в этой программе участвует, предложило сделать режимы, в которых контрольно-надзорную функцию государства по отношению к этим передовым компаниям, которые готовы быть прозрачными, снижать. Но хотелось бы спросить, а в целом, как вы оцениваете ваши подходы? Что есть в вашей стратегии про цифровую экономику и как это соотносится с основной программой?

Кудрин: Сразу скажу, что многие из предложений ЦСР базируются на имеющемся у нас в стране лучшем опыте. Я достаточно высоко оцениваю опыт контрольно-надзорной функции, осуществляемой минэкономразвития и открытым правительством. Та модель, которую предлагают внедрять, направленная на переориентирование надзора от фронтального на рискоориентированный, мне кажется, она правильная. Ограничивать зоны контроля: 2 млн проверок и всего в 20% из них выявлен риск ущерба обществу и человеку, только в одном проценте этот риск подтверждён. То есть эти зоны контроля необходимо сокращать. То, что вы говорите, это новые технологии, соединяющие проверяющего и компанию по определенному алгоритму. Я поддерживаю ту работу, которая идет, мы базируемся в том числе и на ваших идеях. Но мы, скорее всего, пойдём дальше в масштабе охвата. Мы думаем, что реалистично охватить большинство надзорных сфер в ближайшие шесть лет. В вашей программе 12 надзоров участвуют, и они, как раз, самые болезненные для бизнеса. И здесь нужно увеличивать долю технологических подходов. Мы считаем, что можно расширить применение этих методов и на другие зоны бизнеса. Этот надзор станет немного другим по сравнению с сегодняшним. В этом направлении мы вместе будем двигаться.

Вопрос из зала, Николай Середа: Мы сейчас развиваем производство лифтов и хотим выйти на рынок зарубежных стран, наши партнеры Германия, Италия, Чехия. Знаем, что Иран и Ирак является нашим потенциальными партнерами. Хотели бы спросить совета, как нам дальше двигаться, продвигать наши технологии развития?

Кудрин: По ряду данных, экспортные таможенные процедуры в России примерно на 140 месте в соответствующем рейтинге. Таможня и финансовые операции на них одни из самых сложных в мире. Нам, как государству, надо это упростить, чтобы помочь таким, как вы. Второе, это использование платформенных решений. Ищите ту платформу, с которой вы будете работать в части продвижения вашей продукции. Вчера я разговаривал с президентом нашей Торговой палаты, у нас есть бизнес-ассоциации, которые тоже могут поспособствовать продвижению вашего бизнеса. Они имеют больше опыта, с ними тоже посоветуйтесь. Они знают, как пробиваться в отдельных зонах, отдельных секторах, этот опыт один бизнес готов передавать другому. А от государства необходимы субсидии по отдельным направлениям. Например, Сингапур стимулирует экспорт своих компаний, дает им льготы и преференции, ограничивая это высокотехнологичным экспортом, а не всеми. Мы это пока себе не можем позволить, нам нужно нарастить любой экспорт. Со временем, может быть, Россия тоже будет стимулировать только высокотехнологичный экспорт. Но пока, повторяю, нужно поддерживать экспорт любых компаний. Нужно пробить эту брешь боязни выхода на рынки, но для этого и государству надо предпринять меры.

Вопрос из зала, Сергей Бажанов, Международный банк СПБ: Алексей Леонидович! В последние годы в банковском секторе произошел самый серьезный кризис доверия, а это основной продукт, который необходим в финансовой среде. Крупные клиенты не верят банкам, межбанковские отношения по сути отсутствуют. Я считаю, что продукт доверия необходим и в других областях для выполнения целей, о которых мы с вами сегодня говорим. Какие, на ваш взгляд, нужно предпринять шаги для укрепления доверия?

Кудрин: Соглашусь с Вами. В моем сегодняшнем выступлении я недостаточно этому время уделял. Если к президенту сегодня высокое доверие, то уже к правительству непропорционально низкое, меньше 30%. Показатели одобрения, они чуть повыше, но доверие меньше 30. Более 50% у нас доверие к армии, церкви, еще больше к президенту. А доверие суду и правительству менее 30%. Если правительство придумает самую умную программу, к ней отнесутся с недоверием, помня о предыдущих шагах и результатах, когда принимались решения, даже противоречащие основной программе. Правительство должно сделать несколько важных шагов, которые покажут, что все, что задумали, будет осуществлено. Эти шаги должны быть и первоочередные, и быстрые. Может быть не в виде сразу эффекта роста экономики, а эффект «что решили – делаем». Наш частный сектор хочет, чтобы госкомпании меньше вмешивались, используя свой административный потенциал, расталкивая частный сектор. Это относится и к банка, и к технологическим, и к нефтяным компаниям. Госкомпании имеют больше административных ресурсов для решения задач. Если государство скажет: мы ставим на частную инициативу, на развитие конкуренции, на повышение мотивации к инновациям, то нам нужно увеличить долю частных компаний, уменьшить этот административный нажим.

Поэтому, если бы сегодня государство выставило на приватизацию крупнейшие активы, объявило бы это на 6 лет и каждые полгода подтверждало темпы движения, это было бы очень существенным шагом. Если бы государство сказало, что будет сокращать функции контроля, по плану правительства, подтверждая бы это систематически, и бизнес почувствовал бы это на статистике проверок, результатах этих проверок, попытке профилактировать, а не наказывать. Это было бы существенное повышение доверия каждые полгода. Сейчас к бизнесу за каждое нарушение применяют меру пресечения. Была идея уменьшить число арестов по экономическим преступлениям. Пока не докажут– у вас презумпция, за исключением особо опасных случаев. Сегодня бухгалтера театра держат под арестом, женщину, которая никуда не убежит и будет сотрудничать. Почему у нас такого рода вещи по бизнесу? Сегодня бизнес уже боится принимать решения. У нас возник эффект уменьшения права на ошибку, сразу назначается непропорциональное наказание - до того пока еще не выяснилось, имеют ли эти обвинения под собой почву. Мне кажется, что нам нужно провести серьезную декриминализацию законодательства, ее гуманизацию.

Кстати, Верховный суд выдвинул пару позитивных идей. У нас за последние лет 7 уменьшилось на 300 тыс количество заключенных. Это неплохой эффект, инициируемый премьером Медведевым по декриминализации. Но нам необходимо пойти дальше. Наложить мораторий на увеличение контрольно-надзорных функций или методов мер пресечения и наказания. А у нас в Думе лежат еще десятки мер, которые усиливают наказание, усиливают меры контроля, пресечения.

Теперь в области гуманитарного развития. Если мы хотим вкладываться в образование, то нам нужно показать шаг за шагом, что мы пойдем на увеличение расходов на определенные программы в области образования. Вот еще один шаг доверия, т.к. образование касается всех граждан. Я бы еще затронул здравоохранение, отдельные шаги по увеличению расходов на инфраструктуру. Если все это будет объявлено правительством и планомерно выполняться, то в течение двух-трех лет имидж правительства удвоится. И следующие шаги, даже иногда болезненные, будут легче восприниматься.

Вопрос из зала, Евгений Тарло: Вы в течение достаточно длительного срока руководили экономическим блоком в правительстве. Сейчас вы говорите о недостатке доверия к правительству. Мы в течение часа с лишним слушали о том, какое у нас плачевное положение промышленности, экспорта. Плохое госуправление. Вот сейчас хотелось бы услышать в течение 30 секунд или одной минуты, в чем суть вашей стратегии, что такое произойдет, когда она будет принята? У нас сразу улучшится наука, ситуация с производительностью и экспортом?

Кудрин: В трех фразах. В ближайшие 6 лет задача России сохранить и нарастить свои возможности в технологическом лидерстве. KPI может быть несколько, мы их разработали, и они могут быть представлены на суд. Главный вопрос, впишется ли в ближайшие 6-7 лет Россия в технологическую революцию? С ней связана производительность, темпы роста, жизненный уровень и сохранение обороноспособности. Добиваемся этого – мы лидерах мира. Не добиваемся – нет. Этот показатель в предыдущих программах правительства был на второстепенных местах, за другое бились, зачастую были и популистские решения. Вы справедливо можете и мне бросить этот упрек. Но я не был никогда руководителем правительства, даже не был никогда первым вице-премьером, отвечал за свой блок. Вот мой блок был всегда в хорошем состоянии: налоговую систему приняли, бюджетная система работает, страховая и банковская тоже, в тот момент, была на высоком уровне. Объем расходов на все эти направления, включая науку, образование и здравоохранение увеличились в три раза, благодаря, конечно, и хорошей конъюнктуре.

Первые 30 секунд: наша программа — это технологический прорыв и возможность соответствовать этим мировым тенденциям.

Вторые 30 секунд: задача имплементации. Мы никогда не отводили этим задачам первостепенное место, нас всегда перебивали тактические вопросы, мы всегда пытались реагировать на какие-то новые ситуации, упуская выполнение стратегических задач. Поэтому без программы реформы госуправления и имплементации все первое не работает и не достигается. Это два ключевых момента, которые тянут за собой ряд шагов, которые нужно сделать в области человеческого капитала и других областях.